...В «Мертвых душах» все друг другу чужие, никто ни на кого не хочет работать, все норовят обчистить, обжулить, отвернешься — стащат, и даже колесо в чичиковской бричке приделано кое-как: до Москвы уж точно не доедет. Русская жизнь разваливается: вот, казалось бы, Плюшкин — экономный, рачительный, как любили писать в советской прессе, хозяин... Но и его экономия доведена до абсурда, и почему-то у Гоголя в «Мертвых душах» всякий гротеск обязательно сворачивает на карикатуру, а не на утопию. Что мы запоминаем о Манилове? То, что его сын чуть не уронил каплю из носа в суп; еще помним, что в наружность Манилова «чересчур было передано сахару» — и сочетание сопли с сахаром остается в памяти, начисто отшибая всякую симпатию к безвредному, в общем, сельскому недоучке. То же и с Плюшкиным — его заплесневелый хлам, его графинчик в фуфаечке, его старушечья внешность... Наконец, Собакевич: казалось, чем не Бульба?! Такой же гротескный, могучий тип, грубиян, забияка — и можно себе представить, каким ярким персонажем выглядел бы он среди запорожских казаков. Но стоит ему попасть в Россию — и перед нами отвратительный хам, лицемер, норовящий даже за покойника содрать подороже...
Коробочка — чем не старосветская помещица? Но Гоголь и тут улавливает типичную черту русского национального характера — взаимную подозрительность; в каждом встречном подозреваешь врага. Все друг другу чужие, всех как будто кто-то заколдовал или проклял — и вот вам, пожалуйста, виновницей чичиковского разоблачения становится именно Коробочка, в чьи замкнутые, коробочно-квадратные мозги не помещается сама мысль о скупке мертвых. Как это хочешь ты скупать мертвых, государь мой? Нельзя; непорядок; надо доложить. Даже согласившись на сделку, она не может успокоиться: неужто продешевила?! Это очень старушечья — и очень русская черта: дело сделано, но ум нечем занять, и мысли продолжают вращаться вокруг единственного события в нудной и бессобытийной жизни. Как так: приезжал странный человек, хотел купить мертвых, тут, наверное, что-то не ладно... Кому не знаком этот тип русского зануды, который уже вроде бы и согласился на все условия взаимовыгодной сделки, но все чего-то боится, двадцать раз передумывает, требует все вернуть «как было» и пытается понять, на чем ты его ловишь?! Да тут и не столько в ловле дело (ловят все и всех — такая жизнь); он просто все время боится — ревизора, городничего, судьи, доносчика, государя императора... Даже Ноздрев — обаяха, рубаха-парень, добродушный с виду близнец озорников и балагуров ранней гоголевской прозы,— оказывается упрямым злопамятным злодеем, да вдобавок таким жуликом, что сам Чичиков против него бессилен.
Мир наизнанку, навыворот; никто ни к кому не испытывает добрых чувств, и все патологически боятся! Вот оно что было в глазах Вия: в них — смерть, пустота полная и окончательная; такая же пустота в России — вместо национальной мифологии, совести, веры, вместо души, короче говоря!...