В издательстве «КоЛибри» вышла книга «Письма к Вере» - в ней собраны многочисленные письма писателя Владимира Набокова (1899-1977), которые он писал своей жене Вере (1902-1991). Письма опубликованы впервые в полном объеме и на языке оригинала. Владимир и Вера Набоковы прожили вместе более пятидесяти лет и редко расставались надолго. Несмотря на это, в их семейном архиве сохранилось более трехсот писем Владимира Набокова к жене, написанных с 1923 по 1975 годы.
Из письма Владимира Набокова от 30 декабря 1923 г. Прага — Берлин. 30 — XII — 23. Praha Třida Svornosti, 37. Smichov
Дорогое мое счастье,
какая ты была прелестная, хорошая, легкая на этом суматошном вокзале... Ничего я не успел сказать тебе, счастье мое. Но из окна вагона я видел тебя, и почему-то, глядя, как ты стоишь, локтями прижимая шубу и засунув руки в рукава, — глядя на тебя, на желтое стекло в вокзальном окне за тобой и на твои серые ботики — один в профиль, другой en trois quarts, почему-то именно тогда я понял, как я люблю тебя, — и затем ты так хорошо улыбнулась, когда заскользил поезд. А знаешь — ехали мы совершенно исключительно плохо. Вещи наши были рассыпаны по всему поезду, и до границы пришлось торчать стоймя, на сквозняке. Мне так хотелось показать тебе, как забавно пристал к внутренней части тех, знаешь, кожаных фартуков, которые соединяют вагоны, снег мерзлый, похожий на серебряную кукурузу, — ты бы оценила.
Представь себе три комнатки: мебель — некрашеный стол, дюжина стульев, таящих занозы, семь постелей — сплошь деревянных, без матрацoв, с перекладинами вместо днища, и одной кушетки, купленной по случаю. И все. На перекладины протягивается тюфяк — но чувствуешь насквозь деревянные ребра эти, так что утром такая ломота... а в кушетке обитают клопы, которые исчезли было после скипидарной атаки, но вот сегодня появились на потолке, откуда они будут ночью, как жаворонки, падать на спящих — на меня и на Кирилла: я ему рассказал, что двенадцати (через «е» правильнее) клопов довольно, чтобы умертвить человека, но, вспомнив, как ты чудно говоришь: он ведь маленький! — взял, как говорится, слова свои обратно. Добавь ко всему этому неистовый холод в комнатах и нежеланье двух изразцовых печь топиться (что, конечно, для них было бы неприятно), и ты получишь изображенье нашей жизни здесь. Денег нет совершенно, вилок тоже, так что приходится питаться бутербродами. При первой возможности я перевезу маму обратно в Берлин, куда сам приезжаю 5 апреля — минус восемьдесят пять дней (высчитала?). Прагу я еще не видал — да вообще мы с нею в ссоре.
Слушай: как только буду иметь возможность, позвоню тебе отсюда по единственному телефону, находящемуся в этом городе: в доме Крамаржа. Постараюсь — двадцать третьeго (ст. ст.) в 7 часов.
Я тебя очень люблю. Нехорошо люблю (не сердись, мое счастье). Хорошо люблю. Зубы твои люблю. Сейчас я работал, сидел у меня Морн, — он просит передать тебе «сердечный привет». Любовь моя, знаешь, мне просто очень скучно без тебя. У меня такое чувство, будто ты все стоишь на вокзале, как я видел тебя на последях, — точно так же, как тебе, вероятно, все кажется, что я стою у вагонного окна, в котелке. До суда — испанский твой роман прелестен, дальше — плохо. Завтра передам пакет.
Как мне хотелось бы, чтоб ты сейчас мне говорила — проникновенно так: но ты ведь мне обещал?!. Люблю тебя, мое солнце, моя жизнь, люблю твои глаза — закрытые, все хвостики твоих мыслей, твои протяжные гласныe, всю душу твою от головы до пят. Я устал. Ложусь. Люблю тебя.
В.
Владимир и Вера Набоковы, октябрь 1969-го
Из письма Владимира Набокова к жене Вере от 8 января 1924 г. Прага — Берлин, Ландхаусштрассе, 41
Hullo! (слегка задыхаясь). Здра-аствуй (тихо и мягко — такое слово-подушечка).
Нет, не удалось мне позвонить тебе, моя любовь... Зато получил сегодня — наконец — твое чудное (звездное!) письмо. Ты знаешь, мы ужасно похожи друг на друга... Например, в письмах: мы оба любим 1) вставлять незаметно иностранные слова, 2) выдерживать из любимых книг, 3) переводить впечатленье одного чувства (например, зрительного) на впечатленье другого чувства (например, вкусового), 4) просить в конце извинение за мнимый вздор; и еще многое другое. Ты очень хорошо написала про себя, моя хорошая: я тебя увидел. И захотелось еще больше растрепать. А в маске ты действительно не смеешь ходить. Ты — моя маска... Хочешь знать, какой у меня вид из окна, благо любишь снег? Так вот: широкая белизна Молдавы, и по белизне этой с одного берега на другой проходят черные силуэтики людей, похожие на нотные знаки: так, например, фигурка какого-нибудь мальчишки тянет за собой значок диеза: санки. За рекой — снежные крыши в далеком легком небе; а направо — тот феодальный мост, о котором я уже тебе писал.
Морн растет, как пожар в ветряную ночь! У меня осталось всего две сцены сочинить, причем уже есть самый конец последней — восьмой — сцены. Я пишу Лукашу, что это все — блистательный пустяк, но не верю... Впрочем...
Господи, как я хочу тебя видеть... Глаза мои милые... Не знаю, что с тобой сделаю при встрече. Не могу дольше писать сегодня — надо идти на вечер. Меня вывозят в свет! Из моих знакомых тут только вечно юный Сергей Маковский. Люблю тебя. Бесконечно.
В.