А. Ранович перевел на русский язык еще одну раннехристианскую книгу, которая называется условно "Октавий" (подлинное ее название и имя автора неизвестны). В этом сочинении спор ведется между христианином Октавием и противником христианской веры Цецилием из Цирты. Кто такой Октавий - не ясно. А вот Цецилий из Цирты является реальной исторической личностью. Известно, что жил он, по крайней мере, в первой четверти III века, и, следовательно, книга "Октавий" как исторический документ должна быть отнесена тоже к III веку.

Подобная датировка "Октавия" не согласуется с принятой А. Рановичем датой (II век) для написания "Правдивого слова", где христианство представлено находящимся на более высокой стадии развития. Поэтому в предисловии к переводу он предлагает считать, что речь в "Октавии" идет о другом Цецилии, жившем в II веке, о котором никаких сведений не сохранилось. Стремясь хронологически сблизить оба сочинения насколько возможно, А. Ранович при переводе "Правдивого слова" исказил и устранил из текста прежде всего те места, в которых христиане изображены как общественно-политическая сила, претендующая на значимость в обществе и государстве. В его фальсифицированном переводе они выглядят гонимыми и преследуемыми людьми, такими же, как и в "Октавии".

Поскольку нет каких-либо оснований для хронологического смещения Цецилия из Цирты, то оставим его среди людей, живших в III веке, и оценим, что он говорил о современных ему христианах.

"Они составляют клику для безбожного заговора, набрав из самых подонков наиболее невежественных людей и легковерных женщин, склонных к заблуждению по легкомыслию своего пола. Заговорщики, устраивая ночные сборища, торжественные посты, бесчеловечные трапезы, объединяются не для религиозной церемонии, а для преступления. Это - скрытый, боящийся света народ..."

И несколько дальше: "Ведь, если бы под этим не скрывалась истина, проницательная молва не говорила бы про них самые отвратительные и неудобопроизносимые вещи. Я слышал, что по какому-то нелепому убеждению они поклоняются священной голове самого низкого животного - осла, - достойное верование, вытекающее из таких нравов. Другие говорят, что они почитают половые органы своего предстоятеля и жреца и благоговеют пред ним, как перед родителем. Рассказывают, что объектом их обрядов является человек, подвергнутый смертной казни за преступление, и древо креста для казни.

Им приписывают алтари, подобающие погибшим и преступным людям, они почитают то, что заслуживают. Рассказы о посвящении новичков ужасны и всем известны. Перед лицом, посвящаемым в их таинство, кладут младенца, покрытого мукой, чтобы обмануть неосторожных. Новичку предлагают нанести по поверхности муки невинные по видимости удары, и он убивает младенца, нанося ему невидимые, незаметные раны. Его кровь - ужас! - жадно слизывают, тело с остервенением разрывают на части. Вот какой жертвой скрепляется их союз, это соучастие в преступлении дает им залог взаимного молчания" (перевод A. Paновича).

Страшные вещи рассказывает Цецилий о христианах.

Страшные настолько, что сообщаемое воспринимается как клевета. Озадачивает и неуверенность самого Цецилия: "Ведь, если бы под этим не скрывалась истина, проницательная молва не говорила бы..." Чего стоит "проницательная молва" даже сегодня, хорошо известно. В древности дело было еще хуже.

Цецилий на книги, в которых излагалось бы христианское учение, не ссылается, а полагается только на молву о ритуалах христиан. Цельс, изучивший христианские источники в пятом веке, ни о чем подобном не знал. Поэтому в данном случае, по-видимому, мы имеем дело еще с бескнижным периодом христиан. По крайней мере, в том смысле, что если какие-то книги существовали, то не определяли основы ритуальности и являлись исключительной редкостью внутри замкнутых, глухо изолированных общин. Но если то, о чем рассказывает Цецилий из Цирты, хотя бы отчасти имело место, то косвенные следы столь страшных ритуалов и верований должны были сохраниться и в книгах.

Они сохранились.

Сначала - об ослиной голове, довольно загадочном и забавном объекте для оценки.

Когда в египетском походе французов окружили мамелюки и стало очевидным, что во внезапном и неотвратимом сражении будут большие потери, Наполеон, стремясь спасти самое ценное, отдал знаменитую команду:

- Ослов и ученых - в середину!

Ученых Наполеон взял с собою в Египет из Парижа - их ждали тайны пирамид и открытия в области древней культуры, погребенной под песком истории. Ослов приобрели на месте - без этого вьючного животного, неприхотливого и выносливого, армии в условиях египетской полупустыни невозможно выжить.

В конце III - начале II в. до н. эры, что вытекает из свидетельств Посидония и Страбона, египетский жрец Моисей с группой приверженцев покинул Египет. Он являлся основателем новой религии, звероподобные египетские боги им отвергались. В выжженной солнцем Палестине, на территории, пустовавшей потому что, как пишет Страбон, земля там была незавидного качества, Моисей заложил святилище новому богу. После смерти Моисея некоторые его последователи, возможно, возвращались к поклонению египетским богам. Среди них достаточно почитаемым, приносить жертвы которому не запрещал, как это написано в арамейском тесте Библии, даже сам Моисей, являлся бог пустыни ослиноголовый ЭЗАЗЛ (у египтян он - Сет).

Естественно, что через два-три века, когда устное предание о Моисее обросло легендами и его учение изложили в книгах, осел среди животных оказался выделенным. Потом эти книги, как мы уже видели, многократно переделывались, дополнялись и редактировались, но и в дошедших до нас редакциях особое отношение к ослу сохранилось.

В 13-й главе Исхода, где говорится о податях, регламентируются также поборы в том случае, когда у кого-либо из членов общины рождались первенцы, а также когда приплод давала скотина. Полагалось отдавать священникам "все первородное из скота, какой у тебя будет мужского пола". Исключение делалось только для ослов, причем ослята приравнивались к первенцам человека.

Исход (13.13): "А всякого из ослов-первородков выкупай овцой. А если не выкупишь, то убей его в затылок. (ЭРФ'ТУ - буквально: озатылочь его. Мясо животного, из которого не выпущена кровь, нельзя было есть. Поэтому такое предписание гарантировало выкуп.) И каждого первенца человеческого из сынов твоих выкупи".

То есть, каждый первый бычок, родившийся у любой из коров твоего стада, принадлежит не тебе, его положено отдать. То же распространяется на козлят, ягнят, жеребят или верблюжат. Исключение в Исходе делается только для мальчиков-первенцев хозяина стада и ослят - первенцев - за них следовало уплатить выкуп. В другом же месте Исхода (34.20) дается разъяснение, почему за ослят и мальчиков-первенцев положен выкуп ИЕУЕ: "пусть не являются перед лицом моим с пустыми руками".

Только потому, что с самого начала в религии Моисея для осла сделали исключение, голове его в каких-то общинах, по-своему толковавших тексты, вполне возможно, поклонялись. По крайней мере, в ней сосредоточена была огромная сила: Самсону, имевшему в руках ослиную челюсть, удалось одному справиться с тысячью филистимлян.

"И сказал Самсон: челюстью ослиною убил я тысячу человек" - Судьи (15.16).

В Палатинском дворце Рима до наших дней сохранился выцарапанный в III веке на стене рисунок, на котором изображен некто с ослиной головой, распятый на кресте. На рисунке также изображен зритель и есть надпись: "Алексамен поклоняется богу". Долго настенный рисунок рассматривали как древнюю карикатуру на христиан. В последнее время, однако, ряд специалистов сочли возможным полагать, что это самая древняя дошедшая до нас икона (в частности, P. Вьюнш и А. Ранович). И если подобные гипотезы способны высказывать, ни на чем не основываясь, ученые сегодня, то легко себе представить реакцию неученой древней толпы, которую возбуждала таинственная замкнутость христиан и "проницательная молва".

Вне зависимости от того, карикатура это или нет, рисунок распятого с ослиной головой, который создан в то же время, когда жил Цецилий из Цирты, свидетельствует о многообразии форм первичного христианства - "различны служения" (апостол Павел).

А голову осла как иконографическую деталь можно отыскать и в более поздние времена. На русских иконах, сравнительно редких, правда, встречается святой Христофор. На плечах у этого святого нарисована, как правило, не человеческая, а ослиная или собачья голова. Сюжеты со святым Христофором апокрифичны, что подтверждает их древность.

Вопрос о ритуальных человеческих жертвоприношениях серьезен и драматичен.

"Когда он совершал однажды службу, один иудей захотел проникнуть в тайну его служения и, войдя в церковь, вдруг увидел, что у Великого Василия в руках ребенок, которого он разрезал ножом и причащал верных. Причастился с ними и иудей и, унеся часть домой, увидел, что это были настоящие тело и кровь. Он показал своей жене, и они оба, уверовавши, пришли к Великому Василию и приняли от него крещение со всем их домом" (перевод H. Морозова, Христос, т.1, с. 125).

Кто подобное мог написать? Ответ, казалось бы, очевиден: кто угодно, только не христиане. И вместе с тем, приведенный каннибалистский рассказ содержится в христианском историческом источнике - "Житии Василия Великого".

"Великие минеи четьи", в которых собраны жизнеописания основных древних христианских святых, так и не были переведены на современный русский язык. В них сосредоточен такой объем суеверия и дикости, что русская православная церковь, издавшая минеи в XVI веке (отпечатанные кириллицей и на старославянском языке), не решилась их подлинный текст сделать доступным для чтения своей паствы. "Минеи", "причесанные и обстриженные" теологами-редакторами, изданы на современном русском языке в XIX веке только в хрестоматийном виде.

Скажем сразу, сцена, изображенная в процитированном каннибалистском сообщении, в жизни места не имела. И не могла иметь в легальном, даже самом древнем, христианстве. Но сам факт появления подобного сообщения, да еще увязанного с именем Василия Великого, в источниковедческом отношении представляет собой феномен определенного типа "слепой", так сказать, культуры, свойственной, увы, религиозным процессам вообще. В частности, даже современным переводам Библии.

Во введении мы уже приводили образец современной переводческой паранойи: "А тільки Я буду жадати вашу кров із душ ваших, ...із руки чоловіка, з руки кожного брата його Я буду жадати душу людську". Заведомый вздор - то, чего в оригинале Библии и близко нет, - предложен для чтения верующему как слова Бога.

Украинский "переводчик" копировал, мало задумываясь, параноидальные заявления из старого английского перевода Библии, зная, по-видимому, что библейские переводы в целом грешат, и полагая почему-то, что английский текст наименее грешен. А может, кроме украинского да английского языков "переводчик" вообще больше ничего не знал. В наш век темных людей, имитирующих знание, хватает. В новом английском переводе (The Bible, New International Version, 1978) по сравнению с бредовым текстом в The Holy Bible in the King James Version злополучное место исправлено и по содержанию приближено к оригиналу: "And for your lifeblood I will surely demand an accounting. I will demand an accounting from every animal. And from each man, too, I will demand an accounting for the life of his fellow man" - Genesis (9.5). И хотя со времени издания нового английского перевода до выхода в свет украинской версии прошло десять лет, при современных возможностях доступа к информации ахинейный текст в украинской Библии так и остался неисправленным.

Полторы же тысячи лет назад, когда начали создаваться "Минеи", мир информации был совсем узким. Отсутствие знаний заменяла темная, безоглядная, инертная суеверность среды, наполненной слухами и вымыслами любой, даже самой болезненной и извращенной фантазии. Ситуация еще усугублялась параллельным противоречивым процессом формирования библейского корпуса - древние теологи при заимствовании и обработке языческих текстов в монотеистическом духе действовали, наверняка, менее согласованно, чем современные библейские переводчики. В результате не только оказались обессмысленными достаточно поучительные легенды (жертвоприношение Авраама, уничтожение Моисеем скрижалей Завета...), но появились в процессе формирования Библии и некоторые чуждые исходному вероучению нелепости.

Вот что о человеческих жертвоприношениях есть в ветхозаветной части Библии.

Став царем, ДУД после трехлетнего неурожая дал разрешение "повесить на горе перед лицом ИЕУЕ" семь отроков царского происхождения - Вторая Книга Царей (21.8-9).

Сын блудницы Иеффай (в оригинале: ИФ’ТХ - ушедший на волю, развязанный) имел знатного отца Галаада - топонима Галаадской области. Однако его изгнали из дома младшие братья как незаконнорожденного. После чего начал он жить "в прекрасной, развеселой земле-сторонке (БАРЦ ТУБ)". И стянулись к ИФ’ТХу "мужики-грабители (АНШИМ РИ'КИМ)" и выходили на большую дорогу с ним - Судьи (11.1-3).

Начало политической карьеры, как видим, такое же, как у ДУДа. Однако галаадчане в ту пору, кроме грабежей, подвергались еще и набегам аммонитян, которым не могли противостоять. Поэтому старейшины пошли в "развеселую сторонку" и предложили ИФ’ТХу княжить в Галааде (11.5-11). В новой своей роли он немедленно вступил в переговоры с царем аммонитян: "Не владеешь ли тем, что дал тебе Хамос (КМУШ), бог твой? И мы владеем всем, что дал нам в наследие ИЕУЕ, бог наш" (11.24). Дипломатия, однако, как это и бывает в таких случаях, результата не дала, пришлось воевать.

Война закончилась очень быстро, ИФ’ТХ поразил 20 городов противника. Перед походом он поклялся, что в случае победы принесет в жертву ИЕУЕ первого, кто выйдет навстречу из ворот его дома. Первой он встретил собственную дочь, единственную у него. Отчаявшись, ИФ’ТХ в конце концов вынужден был выполнить клятву (11.30-39).

"Избегай клятв, а по возможности вообще никогда не клянись" - это стоик Эпиктет. Иисус учил тому же несколько раньше Эпиктета. Мысль, что можно распорядиться жизнью другого человека, дав обет единому Богу, у них вообще не могла возникнуть. Впрочем, в приведенном месте из Судей, компиляция которых, скорее всего, появилась во II - III в. н. эры, единого Бога пока еще нет - ИЕУЕ и КМУШ здесь представлены в качестве покровителей на равных.

Эпизодов с человеческими жертвоприношениями теми, кому не положено было их совершать, в библейских текстах больше нет. Все остальные многочисленные случаи на совести у нечестивых моавитских, израильских и иудейских царей-язычников.

При создании Библии наряду с чисто богословскими задачами возникали также проблемы историографической и идеологической направленности. А историография и идеология при их заданности - области совсем беспросветные, ограниченные и невежественные вне круга собственных интересов. Драматизм и слепая противоречивость процесса написания библейских книг связана с тем, что их авторам приходилось рассматривать не только богословские задачи.

В зародившемся монотеистическом иудаизме вероучение сводилось к содержанию Торы, и книжный консерватизм служил надежной защитой от внешних влияний. Христианство же, весьма нерешительно разорвавшее гностическую пуповину (пример - Евангелие Иоанна в Новом Завете), формировалось в пространстве эклектичных, онтологически взаимоисключающих идей (пример - многовековой спор о природе Иисуса Христа). Верующий в четвертом веке мало мог извлечь единых, общепринятых представлений, получи он доступ к собранию христианских книг, например такому, как вышеописанное собрание библиотеки Пахомиевого монастыря. В частности, о человеческих жертвоприношениях здесь можно было прочесть, что "животные приносились в жертву богам", а вот "Бог - пожиратель людей, поэтому ему принесен в жертву человек" - Евангелие Филиппа (50).

Гностические воззрения Филиппа, который, вместе с тем, подчеркивает, что "мы христиане" (6), что "воскреснут только христиане" (95), не всякий верующий мог оценить как критику жертвоприношений, а воспринимал прямо. Не всякий из читателей четвертого века понимал кто от кого - христиане от гностиков или гностики от христиан - произошел (ныне даже ученые библеисты не ориентируются), и что Филипп отвергает в стихе (50) Бога-демиурга, "пожирателя людей", которому в некоторых из гностических сект, вне сомнений, приносились человеческие жертвы.

Гностицизм как явление синкретическое впитал в себя слишком много различных верований языческой архаики и Запада, и Востока. Формированию эклектичного учения способствовали и первые переводчики-монотеисты, искажавшие поучительные книги Торы, после чего последние в значительной мере утрачивали смысл. А особенно потрудились "ветхозаветные" историографы, додумавшиеся, например, вставить в книгу Судей даже эпосный, языческих времен, рассказ о разбойнике ИФ'ТХе, принесшем в жертву свою дочь.

Отбросив гностического неумелого Творца-демиурга, "пожирателя людей", при своем явлении на свет и христиане, и иудаисты сказали: "Бог создал мир для нас, и создал его прекрасно". И зафиксировали столь важное утверждение, не соглашаясь с гностиками, в основополагающей для обеих религий книге Бытие (1.31) - "прекрасно весьма (ТУБ МАД)".

У иудаистов, вероучение которых изначально полностью сводилось к одной Торе, вопрос о жертвоприношениях детей не мог возникнуть. В жреческом кодексе Левит он решен как по сути, так и в правовом отношении:

"И из детей твоих не давай проводить пред Молохом, и не оскверни (УЛА ‘ТХЛЛ) имени бога твоего. Я - Созидающий!" (18.21).

Последствия и для члена общины, и для иноверца, жившего в общине, при нарушении предписания оказывались одинаковыми - смертная казнь через побитие камнями (20.2).

Христиане Пятикнижием не ограничились, а, веруя в Иисуса Христа, стали писать новые книги. В Дидахе (Учение) - одном из ранних христианских источников - проблема жертвоприношения детей также затрагивается. Второй параграф Дидахе начинается словами Моисеева Десятисловия: "не убивай, не прелюбодействуй..." А затем идет неожиданное дополнительное наставление: "Не умерщвляй младенца в утробе матери и рожденного не убивай". Если общее предписание "не убивай", с которого начинается параграф, требовало здесь же особого наставления - "рожденного не убивай", то, вне сомнений, в эпоху, когда писалось Дидахе, случаи жертвоприношения новорожденных имели место и с ними приходилось бороться.

Дидахе легко датировать. Его автор пользуется двумя календарными системами счета дней недели - иудаистов и христиан. В параграфе 8 предписывается: "Посты же ваши да не будут в те дни недели, что у лицемеров, на второй и на третий день после субботы, а вы поститесь на четвертый день и в канун". А в параграфе 14, где речь идет о воскресных собраниях общины, автор пишет: "В день господень, собравшись вместе, ешьте и благодарите..." Таким образом, нижняя допустимая граница написания Дидахе – 20-е годы IV века (до времени правления Константина I никакого "дня господня" не было).

Является очевидным также, что написано Дидахе не позже первой половины века становления христианства и иудаизма. Оба направления, выйдя из общей иудеохристианской синагоги, удовлетворившись взаимными обвинениями в лицемерии, довольно быстро, надо полагать, перестали следить за днями поста друг друга, которые, судя по тексту Дидахе, недавно еще были общими. Подобная традиция вырабатывается и усваивается сравнительно быстро. Так что Дидахе написано в двадцатые - сороковые годы IV века.

Во времена формирования идей Дидахе умерли Константин I, Павел-Арий и Николай Чудотворец, а родились - Василий Великий, Юлиан Философ, он же Отступник, ритор Либаний, школу которого прошел Иоанн Златоуст, а также философ Фемистий, учитель Цельса.

Автор "Правдивого слова" появился на свет несколько позже. Судя по письму Либания, Цельс родился где-то в начале 70-х годов, когда редакторские версии первоевангелия уже существовали - о нем говорится в Дидахе (параграф 18): "Молитвы же ваши, милостыни и все дела творите так, как сказано в Евангелии Господа нашего".

Есть в Дидахе и яркая текстовая параллель, позволяющая соотнести это безымянное пока еще Евангелие с Евангелием Иоанна.

Дидахе, параграф 9: "Благодарим тебя, Отец наш, за святой виноград Давида, отрока твоего, который ты открыл нам через Иисуса, отрока твоего".

Иоанн (15.1): "Я есть виноградная лоза истинная, и Отец мой – землеустроитель  (γεοργος)".

Обратим внимание еще раз на ухищрения современных переводчиков. В тексте нет отвлеченно-поэтического "виноградаря" (αμπελουργος), как переводят, а стоит - слово "землеустроитель", несущее в себе принципиальный вероучительный смысл. Автор Евангелия Иоанна вовсе не считает Иисуса равным Богу-Отцу, землеустроителю, ни в стихе (15.1), ни в каком-либо другом месте Евангелия, а только "виноградной лозой истинной", которая взращена общим для всего и для всех землеустроителем. Но переводчики точку зрения евангелиста считают ошибочной, важны позиции современной ортодоксии.

Теперь остановимся на двух крупных личностях эпохи становления церкви как общественного института, деятельность которых отражает характер духовного, культурного и политического климата их времени.

Василий Великий. Один из наиболее чтимых христианских святых, создатель первой христианской литургии как последовательности обрядовых действий и богослужения, во время которого совершается основное церковное таинство - причащение хлебом и вином.

Василий Великий. Миниатюра в рукописном «Гексэмероне», XV в.

Вино служило символом крови Иисуса Христа - "виноградной лозы истинной", что, как это следует из текстов Дидахе и Евангелия Иоанна, было написано и в первоевангелии. Хлеб - являлся символом тела Иисуса Христа, о чем аллегорически также сказано в Евангелии Иоанна (6.57-58), и в последствии уточнено Марком (14.22-24), Матфеем (26.26-28) и Лукой (22.19-20).

Нелепая, бредовая сцена с зарезанным ребенком из "Жития Василия" представляет несомненный историографический интерес. Не имеет значения, сочинили ли ее одурманенные злобой противники Василия или это плод воспаленного сознания психически неполноценных сектантов. Принципиально для историографии, что она попала в "Житие".

Даже тертуллиановское - верую, ибо абсурдно! - здесь ничего не разъяснит, если допустить, что во второй половине IV века, во времена Василия, уже существовали канонические тексты - пусть хотя бы одно уже распространенное и признанное церковью Евангелие Нового Завета. Византийская рука могла занести бредовую сцену в "Житие" только в эпоху полного эклектизма христианских источников - эклектизма такой пестроты и несогласованности, как, например, в собрании Пахомиевого монастыря. И для этого совсем теологически темный компилятор "Миней" еще должен был предварительно почитать, не поняв критической сути, какой-то гностический текст о Боге - пожирателе людей, наподобие Евангелия Филиппа.

Экзальтированный, мистически настроенный мозг способен любую впечатляющую и проникновенную проповедь непосредственно не воспринимать. Частично или полностью она может оказаться трансформированной в системе собственных представлений слушающего - представлений пусть даже совсем противоположных и болезненных. Подобное явление, связанное с искаженным восприятием учения Иисуса, контрастно изобразил Mихаил Булгаков в "Мастере и Маргарите": "...ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего, что там записано, я не говорил. Я его умолял: сожги ты бога ради свой пергамент! Но он вырвал у меня его из рук и убежал".

Принцип Тертуллиана мог сработать лишь при последующих переписках нелепости, однажды попавшей в пергамент. И срабатывал, судя по тому, что каннибалистская сцена сохранилась в "Житии" до наших дней.

Эффект ослепления написанным действует при передаче парадоксального и в случаях, когда, казалось бы, он не должен иметь места. Например, современные, довольно многочисленные специалисты по истории христианства и библеисты, создавшие уже целое собрание своих сочинений, два последних столетия бездумно переписывают многочисленные нелепости друг у друга. Они верят в свои теории и все, что противоречит их теориям, игнорируют.

Впрочем, последнее явление относится уже к науке, которая называется история истории, хотя "научный" процесс копирования ничем не отличается от бездумного переписывания текстов в средние века.

Василий Великий (при жизни - Василий Каппадокийский) происходил из аристократической семьи. Получил блестящее, разностороннее образование. На заключительном этапе в Афинской школе учился вместе с будущим императором "Философом" и "Отступником" Юлианом у ритора Гимерия. Завершив образование, Василий некоторое время занимается юридической практикой, а затем совершает паломничество в Палестину и странствует по Египту. Человек слабого здоровья, но с твердым и целеустремленным характером, он в этот период также вкусил жизнь отшельника-анахорета.

По возвращении в Каппадокию Василий организовал теологический кружок, куда, в частности, входили его младший брат Григорий, ставший впоследствии епископом Нисским, и поклонник языческого философа Фемистия - Григорий из Назианза, прозванный за выразительные, отличающиеся красноречием сочинения Богословом.

В христианских спорах времен начала формирования догматики Василий, как и члены его кружка, отстаивал позицию гностической направленности: Христос-сын не воплотился в человека, а лишь как видимость обитал в Иисусе. Критике Василий подвергался как "слева" -Аполлинарием Лаодикейским, последовательным монофиситом, который стал в конце концов отрицать возможность воскрешения для людей, так и "справа" - Евномием, который возглавлял константинопольскую школу крайнего, откровенного и резкого арианства. Согласно учению евномиан, Бог абсолютно непознаваем, Иисус - только человек, неправдоподобные предания о котором богоугодны, так как они дали возможность "спасти уверовавших" - Первое послание к коринфянам.

С 370 года, после избрания Василия епископом, он как экзарх (глава) подчинил себе всю Кессарийскую митрополию. В качестве экзарха он и ввел впервые литургию.

В литургию Василия заключительной частью обязательно входила проповедь, темы для которой каждый священнослужитель мог выбирать произвольно. В своих же проповедях Василий постоянно обращался к теме "шесть дней творения". Обширные познания в области естественных наук и античной философии, которые он использовал для толкований первой главы книги Бытие, в сочетании с остроумными бытовыми примерами, взятыми из повседневной жизни, сделали его проповеди необычайно популярными. В церковь послушать Василия сходились как верующие, так и любопытные. В проповедях-импровизациях он постоянно будил у слушателей мысль, требовал, чтоб перебивали его вопросами (сие ныне считается недопустимым).

Впоследствии на основе проповедей им написан "Гексэмерон" - "Шестоднев", который существенно повлиял на развитие теологической экзегезы (толкований библейских текстов) и был переведен в средневековье на все европейские языки. Благодаря "Шестодневу" Василия сохранены многие естественнонаучные знания и представления античности.

Особую роль в истории культуры сыграло сочинение Василия "О том, как молодым людям извлечь пользу из языческих поэтов", написанное по образцу трактата Плутарха "О том, как юноше читать поэтов". Значительность античного наследия, как утверждает Василий, заключается в нравственных установках, которые поэзия способна нести через вымысел и миф. В начальный период книгопечатания латинский перевод последнего сочинения Василия многократно переиздавался. Авторитетное мнение отца церкви способствовало реабилитации античного наследия в радикально-консервативной среде духовенства, мировосприятие и психологию которого тогда в значительной мере формировало зрелище костров инквизиции.

Юлиан Философ. История ревностна и непостоянна в панегириках и совсем легкомысленна в клевете.

Через двести лет после выдающегося философа-стоика Марка Аврелия императорский трон снова занял крупный мыслитель - Юлиан Философ.

Как неоплатоник и гностик, Юлиан отличался полной веротерпимостью, в жизни являясь, вместе с тем, консерватором: "Новшество я ненавижу прежде всего". Именно как веротерпимый человек он, придя к власти, первым делом освободил из ссылки видных представителей ариан, учение которых являлось в христианской среде - как вне, так и внутри Византии - преобладающим. Какие же это гонения?

По праву и по долгу самодержца авторитарной Византии он вмешивался в вопросы отправления культов, когда они носили характер, неприемлемый для сложившихся нравов или государственных устоев.

Юлиан Философ (Отступник)

Через века дошла до нас его злая сатира "Антиохиец, или Ненавистник бороды", в которой высмеивается юродствование в монашеской среде. Но одновременно он в своих речах обличал и юродствующих язычников-киников, обвиняя их в безбожии.

Как мог сохраниться среди византийских памятников "Ненавистник бороды", если б Юлиан оказался отступником по отношению к действительно уже сформировавшейся в его время ортодоксальной церкви? Если не сразу после его смерти, то, по крайней мере, через некоторое время это сочинение церковь бы уничтожила.

Из довольно обширного литературного и философского наследия Юлиана уничтожено только его сочинение "Против галилеян". И, можно полагать, не из идеологических и клерикальных соображений, а - историографических. Ведь даже произведение Юлиана "Пир, или Сатурналии", где прославляется Марк Аврелий и хулится Константин I, провозглашенный церковью святым, сохранено - не предано проклятию и забвению.

Неопределенное и размытое Апостат (Отступник) закрепилось за Юлианом вследствие обвинений с двух ревностных сторон - ариан и николаитов. Ни одних, ни других он не поддерживал, являясь сторонником свободы вероисповедания. Поэтому впоследствии и обвинялся с двух сторон. А когда историками церкви была придумана некая сложившаяся уже в IV веке "ортодоксия", Юлиана провозгласили Апостатом по отношению ко всему христианству.

"Достоинство человека в том, чтобы любить даже тех, кто его оскорбляет" - сентенция, совпадающая с высказываниями Иисуса, принадлежит философу-стоику и императору Марку Аврелию. Через два столетия философ-неоплатоник и император Юлиан также будет считать, что высшая добродетель человека определяется способностью прощать врагов. Марк Аврелий, воплощая в жизнь свой принцип, как-то сжег, не читая, список заговорщиков - Аммиан Марцеллин, История (21.16.11). Юлиан, простив недруга, заявил: "Я решил уменьшить число врагов и увеличить число друзей" - Аммиан Марцеллин (22.14.5).

Язычник Аммиан Марцеллин, самый видный византийский историк IV века, рассказывая - (27.3.12-13) и (25.7.7) - о пороках христиан, борющихся между собой за преобладание внутри церкви, вместе с тем похвально отзывался (22.11.10) о высокой нравственности христианского учения. Поэтому и объективность историка в оценке Юлиана Философа не должна вызывать сомнений. Аммиан выделяет в Юлиане прежде всего способность ценить духовность и противопоставлять ее материальным благам (24.3.4): "Ничуть не стыдно императору, который видит все блага в развитии духовных сил и признается в своей благородной бедности".

"Блаженны бедные - ибо ваше царствие небесное" - пророк Иисус.

Так чем отличался Юлиан Философ от христианина?

Историки утверждают - отношением к культу. И, касаясь частностей, обходят, например, молчанием, что именно Юлиан "Апостат" задался целью восстановить разрушенный в I в. н. эры Иерусалимский храм. Как сообщает Аммиан (32.1.1), попытка оказалась неудачной: "страшные клубы пламени, вырывавшиеся частыми вспышками близ фундамента, сделали это место недоступным для рабочих, так как их несколько раз обожгло".

Юлиану не повезло - Иерусалимский храм, по-видимому, был возведен у природного газового месторождения, выходящего на поверхность. Работы, которые пытались произвести во время активизации месторождения, к сожалению, не удались. А восстанови Юлиан общую для христиан и иудаистов историческую святыню, возможно, что и не окрестили бы его бездумно и бессмысленно отступником.

Отступать Юлиану в середине IV века, собственно, было не от чего. Даже в конце века языческий мир, сосредоточенный на собственных проблемах, все еще чувствовал себя уверенно и спокойно.

Когда Либаний писал письмо философу Фемистию, проявляя участие в судьбе будущего автора "Правдивого слова", он знал, конечно, что ряд сильных его бывших учеников и, что наиболее досадно, Иоанн, которого уже в риторской школе стали называть Златоустом, приняли христианство. Перед смертью ритор скажет, что только Иоанну Златоусту как преемнику передал бы он свою школу, "если б его не похитили христиане". Происходившего исторического процесса Либаний, проживший свою жизнь в пространстве, сотканном из геометрично правильных словосплетений, не понимал. Античный бог риторов Аполлон еще продолжал играть для него на своей лире.

"Мужи, душа моя влекома к образу бога, и в моем представлении восстает пред глазами его облик, стройная фигура, нежная шея, изваянная из камня, пояс, стягивающий на груди золотой хитон так, что часть его подобрана, а другая свободно развевается; на кого, даже пылающего гневом, весь этот облик не подействовал бы миротворно?" - так представлялся Либанию в конце IV века Аполлон.

Юный Иоанн Златоуст в языческой школе. Клеймо житийной иконы, XVII в.

Фемистий, который писал не столь выспренно, также поклонялся богу риторов. Почти полвека, при разных императорах, которых историки с упорством, пропорциональным бездоказательности, относят к христианам, он исполнял функции официального придворного оратора, а в конце жизни ему поручили воспитание наследника престола Аркадия (последний в 398 году, как уже отмечалось, пригласил Иоанна Златоуста на епископскую кафедру). Отец наследника, император Феодосий I, которого церковные историки провозгласили, как и Константина I, ортодоксальным христианином, назначил язычника -воспитателя Фемистия префектом Константинополя и приказал установить в столице статую философа.

В это же время и в бывшей столице империи - вечном Риме - все еще, игнорируя христиан, поклонялись старым богам, а коллегия верховных жрецов (понтификов) обладала прежней властью.

Приведем полностью два письма консула и понтифика Симмаха о событиях эпохи, связанных с отправлением религиозного культа. Картина изображена понтификом яркая и впечатляющая. И она существенно отличается от той, что нарисована фантазией современных специалистов по истории христианства. Написаны оба письма в 396 году ("Памятники позднего античного ораторского и эпистолярного искусства I - IV веков, Наука, Mосква, 1964,", с. 211).

Первое письмо адресовано префекту города.

"По обычаю и порядку, установленному предками, наша коллегия верховных жрецов провела недавно расследование в Альбе, которое уличило в преступной связи первую жрицу Весты. Содеянное совершенно очевидно, оно засвидетельствовано как признаниями той, что забыла священный стыд, так и признаниями Максима, с которым она совершила этот ужасный поступок.

Остается лишь проявить законную строгость по отношению к тем, кто гнусным преступлением осквернил общественный обряд; описание этого дела с недавних пор хранится у тебя.

Поэтому, принимая во внимание благо государства и его законы, соизволь достойным образом покарать преступление, которое на протяжении многих веков вплоть до наших дней наказывалось самым строгим образом. Прощай".

При индетификации автора Апокалипсиса мы уже встречались с ситуацией, когда вовсе не христиане, а люди, занимавшие такое же общественное положение, как Симмах, преследовали в новой столице империи бывшего управляющего священных покоев Евтропия. Происходило это после смерти Феодосия I (395 год), когда Аркадий, воспитанник философа Фемистия, уже занял императорский престол.

Аркадий

Евтропию заступничество пользующегося популярностью епископа Иоанна Златоуста не помогло. Жрица же Весты, которая "совершила этот ужасный поступок" с любвеобильным Максимом, очевидно, и обратиться ни к кому не могла, так как все происходило на территории Италии, которая после разделения Римской империи год назад отошла к Западной ее части. Христиане здесь составляли относительно малочисленную религиозную общину. Во всяком случае, как вытекает из письма, ни местные власти, ни префекты городов, ни преторы провинций христианами не являлись, а "благо государства и его законы" (!) - определялись языческими обычаями. Симмах взволнован, ибо прелюбодеяние жрицы Весты "вплоть до наших дней наказывалось самым строгим образом" - ее надлежало зарыть живьем в землю. Письмо второе - претору провинции.

"Относительно прошлогоднего дела о первой весталке, служительнице альбанского храма, осужденной нашей коллегией, было доложено нашему брату, славнейшему и благороднейшему мужу - префекту города. Но так как дело это письменным указом было признано несомненным и виновница подобного преступления не смеет переступить стены вечного города, а сам префект не может отлучиться из Рима на долгое время, тогда как преступление должно быть наказано в том месте, где оно совершено, то мы пришли к следующему выводу: необходимо собрать местные власти и пригласить того, кому поручено ведение юридических дел в провинции, чтобы по отношению к первой жрице, осквернившей таинство целомудрия, и к ее совратителю Максиму, который не отказался от позорного дела, была проявлена строгость, всегда применяемая к таким преступлениям. Итак, по рассмотрении признаний, которые раскрывают нам трагедию этого нечестивого преступления, соизволь жестоко покарать виновных за обиду, нанесенную целомудренному веку".

Не только эти, но и другие письма и документы, а также свидетельства византийских историков конца IV - начала V века, не оставляют сомнений - господствующей религией Римской империи являлось не христианство: шли времена не терпящего обид "целомудренного века" - и "таинство целомудрия жрицы Весты" охранялось мощью исполнительной власти на всех уровнях, как в Риме, так и в провинции.

В Риме христиан замечали, лишь когда их внутренние конфликты приобретали скандальный характер. Однако власть в таких случаях предпочитала не вмешиваться. Вот свидетельство современника: "Дамас и Урсин сгорали желанием захватить епископское место. Партии разделились, и борьба доходила до кровопролитных схваток и смертного боя между приверженцами того и другого. Не имея возможности ни исправить этого, ни смягчить, Вивенций (префект Рима – И.М.) вынужден был удалиться за город. В этом состязании победил Дамас благодаря усилиям стоявшей за него партии. В базилике Сицинина, где совершались сходбища христианского обряда, в один день было найдено 137 трупов убитых людей, и долго пребывавшая в озверении чернь лишь мало-помалу успокоилась" - Аммиан Марцеллин (27.3.13).

История, увы, распадается на две ипостаси - реальные события и их отображение не совпадают. В постоянно переписываемой истории, когда историки опираются не на источники и документы, а на гипотезы и домыслы друг друга, присутствует и постепенно разрастается виртуальность, если воспользоваться современным компьютерным понятием. И чем протяженнее во времени удаление от фактов, тем больше вероятность иметь вместо истории миф, возникающий под натиском намеренности, а также профессионального фантазирования. Сегодня Дамас и Урсин помещены в историю как католические папа и антипапа, хотя в IV веке не было еще никаких пап (высшая тогда ступень в церковной иерархии - епископ). А самое главное - не было никакого католичества (о католичестве как конфессии и зарождающемся учении можно говорить начиная разве что с VII века, а вполне определенно - только с XI).

Дамас, как и надлежит папе начальных христианских веков, провозглашен католической церковью святым. Имеются сведения (переписка Иеронима), что Дамас занимался сочинительством в прозе и в стихах о непорочном зачатии. К сожалению, гимны Дамаса на эту популярную в древности, общую для язычества и христианства тему, в отличие от выше уже цитированных гимнов Синенсия о сошествии Иисуса в подземное царство, до нас не дошли.

Еще меньше сведений осталось о его сопернике в кровавой борьбе за епископское место. "Антипапа" Урсин, проиграв схватку в Риме, в конце концов, как сообщает "Католическая Энциклопедия" (статья "Папа Св. Дамасус I"), обосновался в Милане - городе, который в ту пору являлся цитаделью ариан. Являясь приверженцем арианства, он и из Милана, как утверждается в энциклопедической статье, продолжил борьбу за место Римского папы.

Если Урсин действительно являлся арианином, то кем по вероисповеданию был его удачливый соперник Дамас, претендовавший на одно с ним место? Тоже арианином? Но тогда - почему католическая церковь канонизировала его как святого?

Если они принадлежали к разным конфессиям, то какой смысл называть Урсина - антипапой?

В виртуальной истории вопросы задавать нет смысла, ибо может оказаться, что на них ответ в принципе не существует. Ну, и совсем не имеет смысла сравнивать картинки, выстроенные напористым произволом историков, с подлинными свидетельствами эпохи. В последнем случае полное кривозеркалье, если не зазеркалье, порой обнаруживается.

Да и к чему свидетельства эпохи! Ведь давно, очень давно все описал сначала "Иосиф Флавий", а затем продолжил "Евсевий Памфил", побывавший на Никейском соборе и встретивший на нем Константина I, который вдруг взял да и ввел христианское вероисповедание, запретив все остальные. Притом - христианство сразу в ортодоксальной форме.

Воспринятое историками хронологическое смещение времени написания новозаветных источников не менее чем на три столетия вниз превращает историю христианства в сумбур случайных, спорадических, никак не увязанных между собой явлений. Христианами вдруг оказываются "Цезарь со всеми домочадцами", как написано в Посланиях Павла. Но одновременно христиане прячутся в римских катакомбах, как настаивают историки. Церковь молниеносно распространяется по всей империи, так что автор Апокалипсиса в I в. н. эры, как датируют этот документ историки, пишет уже гневные послания ряду открыто функционирующих малоазийских церквей. А во II веке просвещеннейший император Марк Аврелий формулирует в яркой, выразительной форме основные нравственные установки христианства - "не отвечай злом на зло", "люби даже тех, кто тебя оскорбляет" - и ничего о христианах не знает. Меж тем, только за годы его правления (161 - 180 гг. н. эры), согласно списку Римских пап, на престоле святого Петра успело побывать целых три папы (Аницетус, Сотер, Элеутериус). И эти папы тоже почему-то не заметили единомышленника императора, который не только провозглашал новозаветные нравственные принципы, но и следовал им в жизни.

Марк Аврелий

Все, что в текстах Нового Завета относится к характеристике эпохи, - историческая правда, все было. Но все изображенное, и серебреники Иуды, и Цезари, от которых передаются приветы "епископам и диаконам" города Филиппы, что в Македонии, и "день господень", совпадающий с "днем Солнца", - реальность значительно более позднего времени, чем та, которую стремились изобразить Иоанн, Марк, Матфей и Лука. Впрочем, последний, как уже отмечалось, свою отдаленность от описываемых событий не скрывал.

Лука - компилятор поневоле. Он стремился согласовать как письменные, так и устные предания. Поэтому его Евангелие - самый поздний по времени возникновения источник - открывает возможности для анализа хронографических представлений авторов Нового Завета, а также позволяет проследить эволюцию их взглядов.

Проблему родословной Иисуса, которая возникла после вставки в ветхозаветную хронику трех новых царей, Лука решил просто: вычеркнул из родословной всех иудейских царей, перевернул ее вверх ногами, сделав трудной для чтения, и сопроводил новую родословную упреждающим и осторожным "как полагают". Изложить хронологию конкретных событий оказалось сложнее.

Всякое жизнеописание должно начинаться с даты рождения, а во времена Луки у Иисуса их было, по крайней мере, две. Согласно одним источникам (например, первоевангелию) - Иисус родился во времена Ирода-четверовластника, согласно другим (Евангелие Матфея) - во времена царя Ирода. Поэтому Лука опустил обоих Иродов при описании рождения и указал довольно точную дату, увязывая римскую историю с подлинными событиями в Сирии и Иудее. "Случилось же в дни те выйти предписанию от Цезаря Августа - сделать перепись по всей ойкумене. Это первая перепись в правление Сириею Квиринием" - Лука (2.1-2). Во время этой переписи, как утверждает Лука, Иисус и родился (2.7).

На Сульпиция Квириния, который являлся легатом Сирии, возлагался, начиная с 6 г. н. эры, надзор за взысканием налогов в Иудее. Перепись, о которой пишет Лука (а перепись, безусловно, осуществлял легат, отвечавший за сбор налогов), производилась в 14 г. н. эры, что легко устанавливается. Вот документальное свидетельство: "Третью перепись, обладая консульскими полномочиями, я произвел вместе с сыном моим Тиберием Цезарем в консульство Секста Помпея и Секста Апулея" - параграф 8 надписи из Анкиры "Деяния божественного Августа". Первые две переписи Август осуществил в 28 и 8 годах до н. эры, третья, судя по именам консулов, указанным в тексте надписи, произведена в 14 г. н. эры, когда за фиск в Иудее действительно отвечал Квириний.

Итак, согласно Луке, Иисус родился в 14 г. н. эры, то есть через 18 лет после смерти в 4 г. до н. эры царя Ирода. Подобную, столь сильно отличающуюся от версии Матфея дату Лука мог указать только при условии, что он располагал каким-то не менее авторитетным, чем Евангелие Матфея, источником. Ведь при смещении даты Луке пришлось опустить в изложении теологически назидательный эпизод избиения нечестивым царем младенцев в Вифлееме.

Скорее всего Лука опирался на первоевангелие, в котором, судя по дошедшему до нас Евангелию Иоанна, хронология отличалась от современных представлений. Согласно Иоанну, Иисус проповедовал в достаточно зрелом возрасте - "тебе нет еще и пятидесяти лет" (8.57). И если первоевангелие относило рождение Иисуса к 14 году, то распятие тогда, учитывая указанный возраст, должно приходиться на начало или середину шестидесятых. Ирод Антипа (четверовластник в Галилее) умер в 39 г. н. эры. Поэтому он в эпизоде суда над Иисусом в Евангелии Иоанна, в отличие от других Евангелий, и не упоминается. И поэтому в Евангелии Иоанна никаких Иродов нет - царь Ирод умер почти за двадцать лет до рождения Иисуса, а Ирод Антипа более чем за двадцать лет до его распятия.

Выставив точную дату рождения Иисуса, Лука как компилятор в следующей главе неявно все же пытается согласовать излагаемое и с матфеевской хронологией: "В пятнадцатый же год правления Тиберия Цезаря, при управлении Понтием Пилатом Иудеей и при четверовластвовании в Галилее Ирода", как пишет Лука, Иисусу исполнилось тридцать лет - (3.1) и (3.23). Пятнадцатый год правления Тиберия - это 29 г. н. эры. Следовательно, дата рождения должна тогда приходиться на 2 или 1 г. до н. эры. Евангелисты, как видим, старались согласовывать свои сочинения, но задачи перед ними стояли сложные.

Матфей, по своему разумению, в основном противоречиво расширяя вероучение, правил и дополнял Марка (в библеистике установлено, что Марк предшествовал Матфею). Отметим, кстати, что Матфей не только уточнил - сколько же серебреников уплатили Иуде, но и марковского Иосета, брата Иисуса, переделал (13.55) в Иосифа (Іωσηφ).

А Лука правил Матфея (с тем, что Лука последний из синоптических евангелистов, согласны все - и теологи, и библеисты). И пришлось Луке исправлять Матфея радикально.

Родословная, скандально расходящаяся при сравнении со списками царей в новой редакции книг Царств, брат Иосет, превращенный Матфеем в Иосифа (имена братьев у Луки опущены), наконец, царь Ирод, со временем кончины которого дата рождения Иисуса все же не совпадает - исторические мелочи, устраняемые литературным путем (царя Ирода Лука упоминает (1.5) лишь раз, так как при редактировании и исправлении Евангелия Матфея совсем устранять его, подобно древним иудейским царям, не было необходимости). Настоящие сложности появляются, когда нужно подправлять идеологию.

Бытие, безусловно, определяет сознание, но и сознание, принявшее идеологическую форму, определяет в неменьшей мере бытие. Притязательная же и нетерпимая идеология способна разрушать как бытие, так и сознание.

Матфей пересчитывал сикли в серебреники в середине V века, когда николаиты, утвердившись в Константинопольском патриархате, отлучили от церкви и изгнали из Византии арианина патриарха Нестория. По-видимому, во времена ожесточенного противостояния между арианами и николаитами богословы и сочинили весьма поучительную для своего времени притчу о смоковнице.

У Марка (11.12-14) Иисус проклинает смоковницу только потому, что еще не пришло время созревания. В результате проклятия смоковница на следующий день засохла (11.20-22). Матфей (21.18-19) подправил Марка сообразно своему нетерпимому времени и заставил смоковницу засохнуть сразу же после проклятия невинного дерева. Оба евангелиста, приписав Иисусу невероятные и невозможные поступки, связали их с насаждением истинной веры.

Что ж, неразделенная и потому настойчивая вера туманит разум и порождает освященную ненависть.

В начальный период христианской империи (VII в.) проблема насаждения веры утратила актуальность. Речь уже шла о всеобщем христианском воспитании, начиная со школьных лет. Поэтому бессмысленный, нелепый в рамках философии стоиков эпизод со смоковницей, якобы проклятой Иисусом, Лука опустил. А вложил в уста Иисуса назидательную притчу (13.6-9): "Некто имел в винограднике своем посаженную смоковницу, и пришел искать плоды на ней. И не нашел. И сказал виноградарю: вот я третий год прихожу искать плоды на этой смоковнице и не нахожу. Сруби ее, зачем она землю занимает? Но он сказал ему в ответ: господин, оставь ее и на этот год, пока я окопаю ее и обложу навозом - не принесет ли плода. Если же нет, то в последующем срубишь ее".

Исключительное впечатление должна была производить притча Иисуса из Евангелия Луки в христианских школах, когда византийская церковь повсеместно запретила преподавание античной мифологии.

Между Иисусом, который моет своим ученикам ноги и способен плакать - Иоанн (13.5) и (11.35), - и Иисусом, проклинающим смоковницу, пролегает нравственно-психологическая пропасть. Ее только при помощи сюжетных исправлений преодолеть невозможно. Лука вынужден был подправить наиболее вызывающие, полностью отрицающие стоицизм высказывания, которые Иисусу приписал Матфей.

Омовение ног. Фреска в церкви Благовещения, Ярославль, XVII в.

 Беспрецедентные в рамках любого вероучения заявления вроде "остерегайтесь людей" - Матфей (10.17) - Лука опускает, сокращая в тексте Матфея высказывания Иисуса. "Нагорную проповедь" в изложении Матфея Лука подправил и сократил на треть. У антистоика Матфея "Нагорная проповедь" адресована "бедным духом". Во времена же Луки христианская проповедь должна была формировать богатых духом людей. Поэтому матфеевские "бедные духом" он заменил на просто "бедные" - πτωχοι (в синодальном переводе текст фальсифицирован и воспроизводится матфеевский тезис).

Наконец, Лука - единственный из евангелистов, кто обратился к проблемам чисто земным. Только в его Евангелии, как от имени Иоанна Крестителя (3.12-14), так и Иисуса (18.2-5), предписываются нормы поведения для людей, состоящих на государственной службе - судей, сборщиков налогов, военных. Предшественников Луки, писавших, когда христианство еще государственной религией не являлось, подобные проблемы не интересовали.

После Луки, который создал во времена христианской империи "твердое основание", христианское учение в наиболее существенном моменте мироощущения вернулось к истокам.

"Внутри нас находится Дух святой" - Люций Сенека.

"Царство Божие внутри вас есть" - Лука (17.21).

Взгляды Луки, по сравнению с другими синоптиками, наиболее близки к стоицизму. Но надо отметить, что последний тезис в определенной мере является следствием реалистичной оценки действительности и приводится Лукой в стихе (17.21) как аргумент при фиксации несбыточности раннехристианских устремлений: "Не придет царство Божие наявно, и не скажут - вот оно здесь, или - вот оно там". Последний из новозаветных авторов, поставивший точку в ожиданиях "царства Божия", был понят и оценен в христианизированной Византийской империи.

Эпоха эсхатологических земных надежд, которые неминуемо связаны если не со счетом, то с осмыслением времени, завершилась. А после создания византийскими теологами "Пасхальной хроники", циклическое время, кружившее в древней мифологии, окончательно остановило свою круговерть и развернулось в прямую линию. Две точки определяли прямую - сотворение мира, после чего потекли времена ветхозаветных событий, и - дата рождения Иисуса, начиная с которой христиане ощущали хронологическую реальность своего бытия. Но достоверных, документально зафиксированных событий собственной истории за четыре христианских века набиралось очень мало, а в первые два - почти ничего.

И пришлось теологам заняться заполнением лакуны, отделявшей их время от исторического Иисуса. Отсчитывая уже свое время, они сосредоточили усилия на интерполяциях собственных вымыслов в сочинения светских авторов поздней античности, на компиляции "Миней" и на подделках исторических и экзегетических сочинений, которые бесхитростно, а иногда и довольно искусно приписывались действительно жившим в прошлые века христианским апологетам. За тысячу лет таких усилий возник плотно пригнанный частокол, состоящий из Псевдо-Иринеев, Псевдо-Климентов, Псевдо-Оригенов, Псевдо-Дионисиев, Псевдо-Иеронимов... Длинная череда, тысячи томов. В начале частокола - "Иосиф Флавий", в конце - "Евсевий Памфил".

И за унылым частоколом исторических теней трудно разглядеть живой облик плотника из Галилеи - философа и пророка Иисуса, который в безжалостную и бесчеловечную эпоху пытался убедить своих слушателей, смущенных, притихших, совсем напуганных его словами: "Вы боги!" - Иоанн (10.34).

За фальсифицированной историей христианства оказалось скрытым в принципе очевидное - человеческая культура едина, преемственна и непрерывна в своей поступи. Христиане, появившись на плодоносной почве античности, впитали лучшие соки культуры, которую стали называть языческой, и со временем попытались ее разрушить. Европа окуталась долгими сумерками средневековья.

Неискаженная история христианства имеет принципиальное значение для понимания духовной и культурной эволюции человека - сложной, осуществляющейся исторически противоречиво на протяжении вот уже двух тысяч лет. Для ее воссоздания нужна, по крайней мере, одна абсолютно достоверная дата написания книг Нового Завета, которая в качестве опорной для исторического анализа являлась бы равноценной, например, исламской "дате хиджры" (16 июня 622 г. Мухаммад переселился из Мекки в Медину).

Так видел всадников, скачущих в Апокалипсисе по небу, Албрехт Дюрер. Гравюра 1498 г.

С точностью до одного дня такую дату определил Морозов.

Время, спрессованное Морозовым в точку, приводит нас в эпоху деятельности отцов церкви - эпоху обновления той формы христианства, которая в процессе исторического развития завоевала признание как общественный институт и превратилась в традиционную церковь. Знание точной даты дает возможность выйти из неустойчивых рамок предположений и догадок. И открывает нам подлинные исторические имена.

После заката в день господень 30 сентября 395 года антиохийский пресвитер Иоанн Златоуст сидел на террасе, не зажигая светильник. Гроза давно миновала, монотонную песню завели цикады.

Служка, которого Иоанн взял с собою на Патмос, потихоньку подошел к нему в темноте - хотел узнать, не уснул ли пресвитер. Иоанн удивился его появлению и спросил, зачем он пришел на террасу. Но служка оробел и ничего не сказал. Иоанн спросил еще - куплен ли пергамент, и отправил мальчика спать.

Все, кого вспомнинал пресвитер, внезапно выплывали из серой мути, но вскоре их образы разваливались, уходили куда-то, а перед ним вновь и вновь появлялось лицо лаодикейского епископа, лоснящееся сытостью, с неизменно сонными, бесстрастными глазами. Навязчивый образ неотступно преследовал. Непонятно было, как такую бестолочь избрали епископом и как он удерживался на посту, если постоянно разрешал своему корыстливому окружению обманывать и грабить собратьев. Даже выскочка и неуч ангелос-оглашатель завел себе в епархии выезд под стать императорскому. Мысль об епископальном ангелосе, рваче, забывшем о скромности сана, возбудила и сложилась в стихотворный ряд. "Ты говоришь: я богат, разбогател, и ни в чем не имею нужды. А не знаешь, что ты несчастен и жалок, и нищ, и слеп, и наг", - вдруг осознал он, что приглушенно декламирует.

Иоанн ждал, когда тучи уйдут с моря. Он очередной раз раздвинул ветки дикого винограда и посмотрел в сторону горизонта. Потом встал и, накинув плащ, ушел.

На берегу Иоанн сидел до ночи и все всматривался в иссиня-черные звездные провалы, мерцавшие среди уходивших с моря грозовых туч.

Еще два месяца назад, оценив эпициклы, он знал, что расположение блуждающих звезд, которое появилось наконец на небе, осуществится.

Однако осознание точности предвидения не возбуждало в Иоанне, что случалось раньше, радостного, будоражащего удовлетворения. Звездное небо представлялось ему настолько зловещим и знаменательным, что дальше молчать было нельзя. Завтра он сядет писать свое Откровение.

читать 1 часть Главы 12

перейти к списку глав книги Игоря Мельниченко "Когда и сколько заплатили Иуде Искариоту"